Вторая бессонная ночь случилась после разговора с Ритой.
На этот раз Ваня решил идти к Жоржу.
Зачем? Он не знал. Хотел поговорить, но без ругани, без вопросов, просто поговорить, детство вспомнить.
«Росли вместе как-никак – думал наш герой, – Что-то да значит».
Из родных у Жоржа была только бабушка. Они жили на окраине деревни, в маленьком доме, почти сарайчике, без бани и участка. Бабушка его зарабатывала тем, что помогала вспахивать соседские огороды, продавать соседский урожай и вообще делать всё за соседей. Бывало она выйдет на дорогу, продаст огурцов или картошки рублей на сто пятьдесят, приходит с деньгами к хозяину, а ей говорят: «Да забирай, Лизавета Степанна, всё себе».
Жорж испортился от такой доброты. Он думал, что дети смеются над ним из-за «бабки-попрошайки», поэтому все попытки подружиться видел как насмешку. Не было у него друзей. Никого, кроме Риты.
«Жора может потому и пошёл дальше всех, что в сарайчике жил, – подумал Ваня и упрекнул себя за вчерашние мысли. – А я куда лезу?»
Он подошёл к дому.
Чёрный джип стоял не у дороги, а чуть дальше, за деревом, будто спрятан. Дверь открыта, на ней кожанка, а машина качается из стороны в сторону. Ваня подкрался ближе и увидел Жоржа на пассажирском сидении, увидел девушку сверху: лифчик спущен, грудь прыгает вверх-вниз, стрижка короткая, бормочет от радости. Герой наш узнал в ней деревенскую девушку Машу.
Внутри у Вани всё сжалось от холода, всё загудело, затрещало. Он собрался с силами, развернулся и пошёл прочь.
***
Через минуту на деревню обрушился ливень, но Ваня не спрятался под ближайшую крышу, не побежал. Он шёл твёрдо, с твёрдыми мыслями. Он и гвоздя бы не заметил, если бы наступил.
В сарае Ваня схватил топор и начал рубить всё, что попадалось на глаза. Досталось граблям, лопатам, сараю, носилкам… Он и дальше бы рубил, но топор треснул пополам.
Много ещё было знаков свыше, которые говорили ему: успокойся. Он их не заметил. Ваня залез в погреб, нашёл отцовский тайник и достал пистолет. Давно из него не стреляли. Лет пять. Ваня проверил патроны, зарядил пистолет, завернул в чёрный кулёк и спрятал под майку.
«Так, – подумал он. – На всякий случай».
Дождь не закончился и через два часа. А через четыре главная дорога превратилась в маленькое болото. Но Ваня не испугался этого болота и пошёл через огромные лужи и грязь. Если бы его спросили: «Куда идёшь?» Он бы ответил: «За правдой». Но никто ему не встретился, потому что на такую дорогу – правда там или нет – даже дурак не выйдет.
***
Ваня забежал к Волковым будто к себе домой. Он оглядел всех дикими глазами.
– Бог ты мой! – подскочила хозяйка, но подскакивать было поздно.
На столе белая скатерть, ананасы, мясо, коньяк, не смотрел больше; не за едой пришёл.
За столом сидели Рита, Жорж (в кожанке), его бабушка и два деревенских мужика Фёдор и Пётр, которые сердцем угадывали всякий праздник и попойку. Все вылупились на мокрого гостя и ждали продолжения. Гость продолжил:
– Чего празднуем?
Жорж приподнялся.
– Давно не виделись, – сказал. – Садись.
Ваня сел на место хозяйки, как раз напротив Жоржа.
– А что у нас, – оглядел он стол. – Водку теперь западло пить?
Фёдор и Пётр переглянулись.
– А что мы, правда, без водки? – Жорж посмотрел на хозяйку.
– Не знаю, – задергалась она, поднялась, вышла на порог… и громко закричала: – Он свинью! Свинью затащил! Свинью!
– Ну-ну! – ответил Ваня. – Свиньи получше людей бывают. Неси водку, мать, и рюмку мне.
Выпили.
Рюмка помогла Ване разглядеть старого товарища. «Товарища?» – подумал он и захохотал.
Все переглянулись. Нет, для такой мерзости слов не подобрать. Чем он живёт? Совесть у него хоть есть? У этих щёк красных, у этих глаз. У этих…
Прошло десять минут. Тишина нарушилась одним, вторым, третьим словом. И вот, гости стали говорить. Не замечать Ваню, не замечать кабана Бориса, который зашёл в комнату и тёрся пяточком о шкаф.
– Хорошая у тебя куртёха, Жор.
Никто не ответил. Как будто гроза, где-то там громыхает далеко, и нечего её бояться. Только Рита сидела тихо и ждала: что дальше? Она бы остановила всё это одним взглядом, если б захотела.
– Жорж! – закричал наш герой. – Выпьем! Водочки.
Никто не ответил. Водку же разлили, но как будто по своему желанию. Как будто Ваня был мыслью, которая одновременно пришла каждому в голову.
Выпили.
– Деревня, – говорил Жорж, посматривая на всех, кроме Вани. – В деревне хорошо…
– Но в городе лучше, – перебил наш герой.
– Здесь красота, молоко…
– И воздух чище, – добавил Ваня
– Но и в городе хорошо: и кинотеатр близко, и больница, и магазин…
– И в кожаночке походить можно.
Все замолкли на пару секунд.
– Ночью там красиво…
– Выпьем! Водочки. За городские ночи.
Выпили.
Жорж рассказывал дальше: про бизнес, про квартиры, про жизни… После седьмой рюмки Ваня притих, он плохо разбирал слова. Голос Жоржа походил на поросячье хрюканье. А потом свинья вспомнила Риту…
– Сучара ты! – подпрыгнул Иван и запустил рюмку в стену; вдребезги. – Совсем охерел?!
Вилки застыли в руках. Ваню наконец-то заметили.
– Утро что ли забыл?!
– Какое утро?
– Как! Я ведь приходил к тебе в десятом часу. Забыл?!
В глазах у Жоржа промелькнул хитрый блеск.
– А! – вспомнил он. – А-а-а…
– Всем скажи. Ну?
– Ну приходил ты. Говорили мы.
– О чём говорили? Всем скажи.
– О жизни.
– О какой нахер жизни?! – закричал Ваня.
– О твоей. О моей.
Терпение кончилось. Ваня развернул чёрный кулёк и показался всем пистолет. Направил на Жоржа.
– А теперь, вспомнил?
Бабушка и хозяйка схватились друг за дружку. Первая плакала, вторая молилась. Фёдор и Пётр убедились вконец, что ошиблись домом. Они посмотрели на выход и привстали…
– А ну сидеть! – рыкнул Ваня.
Мужики сели.
– Как Жора скажет нам, что было утром, так я уйду. Мне от вас ничего не надо. Ну, Жора, вспомнил?
– А что было? – спросил он холодно. – Напомни?
– Да ты!.. – задёргал пистолетом. – Дурак что ли?!
Не того ждал Ваня. Пистолета боялись все, кроме Жоржа. Его он только раззадорил: улыбается, губы облизывает. Смотришь на него и сразу ясно: нет ничего за душой, пусто, картонка. У Вани заслезились глаза.
– Совесть у тебя есть?! – закричал он. – Бабушку не мучай. Свинья ты!.. Говори!
– Иван, – вмешалась Рита. – Посмотри на меня?
Он не послушался. Он вдруг подумал, что если посмотрит в глаза любимой, то сразу же спустит курок.
– Да ты не человек, – бормотал он тихо. – Ты…
– Это я не человек? – подскочил Жорж. – Ты себя видел, собака? Твоё дело картошку копать. С пистолетом ты герой! По тебе…
Ваня не разбирал слов. В ушах стоял гул, глаза мутнели. У него было крепкое здоровье, но от этих гадостей сердце вдруг сжалось…
– Я же по-хорошему, – еле выговаривал он. – Я ведь хочу…
«Сейчас» – подумал Жорж и выкинул вперёд руку. Но не успели они сцепиться, на весь дом прогремел оглушительный выстрел.
***
Тем и кончилось письмо. Выстрелом.
«А где мистика? – спросит читатель. – В письме же говорили…» Я тоже хотел знать где мистика, поэтому и поехал в деревню.
– Где дом Кулагиных? – спросил я у первого старика.
Прохожий знал их хорошо. Он указал мне дорогу.
– Чёрно-красный забор, – добавил. – Мимо не пройдешь. Один такой.
Я постучал в дверь, на пороге показалась мать Вани.
Глядя на Пелагею Федоровну, я убедился, что за какой-то месяц она превратилась в сухую почти старушку. Совсем не то, что мне описывали в письме. Надо было ей сказать, что я ошибся домом, развернуться и уйти. «Постой, – оборвал голос в голове. – Надо закончить, читатель не простит!» Поэтому я сказал:
– Здравствуйте.
И зашёл в дом.
***
А Жора-то жив остался, – говорила Пелагея Федоровна за столом. – На нём ни одной царапинки. Только на куртке сзади, дырка вот такая…
И она сомкнула два пальца в кружок.
– Это как? – спросил я шёпотом.
– Бог спас от греха…
Пока она выкладывала оладьи на тарелку, я ещё раз осмотрелся. В углу армейская кровать, над ней крестик, всюду иконы. Пелагея Фёдоровна поднесла тарелку и посмотрела на меня с заботой. Я только сейчас понял, что пью, должно быть, из Ваниной кружки. А ещё я вспомнил, что из меня в такие минуты вылетают глупости.
– Хорошая была кожанка… – сказал зачем-то.
– Хорошая… Лизавета до сих пор полы моет. Дырка-то как раз под швабру. Жаль только, что сыночку моему теперь три года сидеть.
Она всё повторяла, что именно три. Говорила, что сын её в три годика уже какие-то стихи рассказывал. А сейчас боялась, как бы за эти три года не разучиться говорить.
